Маргарет Этвуд ответила на волны запретов книг в канадской Альберте сатирой — коротким рассказом, адресованным 17‑летним читателям. Повод известен: в ряде школьных округов провинции из программ и библиотек убрали произведения, которые не укладываются в одобряемую властями «социальную норму». Под раздачу попала и «Рассказ служанки» — роман, десятилетиями служивший предупреждением о том, как быстро свободы могут быть подточены под лозунгами «защиты нравственности».
Вместо прямой полемики Этвуд выбрала иглу сатиры. Она придумала историю о двух «очень, очень хороших детях» — Джоне и Мэри. «Они никогда не ковыряли в носу, не совершали дефекаций и не имели прыщей», — звучит в начале рассказа, с издевательской точностью отмеряющем «правильность» героев. Финал — еще один укол: «Они выросли, поженились и произвели на свет пятерых идеальных детей, ни разу при этом не занимаясь сексом». За легкомыслием формулы скрыт очевидный тезис: попытки вычеркнуть из литературы и жизни то, что кажется «неудобным», приводят не к чистоте, а к абсурду.
Политический контекст важен. Консервативное правительство Альберты поддержало практики отсеивания книг, чье содержание противоречит его ценностям. В некоторых школьных округах списки пополнений для библиотек подвергаются расширенной проверке, а уже имеющиеся издания снимаются с полок «до выяснения». Формулировки часто расплывчаты: «неуместный контент», «вредные темы», — что фактически открывает дверь к произвольным решениям.
История с «Рассказом служанки» символична. Роман Этвуд неоднократно запрещали в разных странах и штатах за «неприличие», «насилие» или «политическую предвзятость». Но сам текст — не руководство и не пропаганда, а предупреждение: мир, где репродуктивные функции и женская роль становятся предметом государственного контроля, — не фантастика, а логическое следствие компромиссов со свободой слова и телесной автономией. Запрещая такую книгу, цензоры невольно подтверждают ее правоту.
Сатира Этвуд работает на контрасте. Она доводит до гротеска представление об идеальном «безопасном» тексте: без телесности, без конфликта, без сомнения. Но взросление — это неизбежная встреча со сложным: с этическими коллизиями, с историей, с телом и границами. Литература дает безопасное пространство для этой встречи. Убирая ее, мы не защищаем подростков, а лишаем их инструмента понимания себя и мира.
Важно отделять заботу от надзора. Родителям естественно хотеть, чтобы контент соответствовал возрасту. Но существуют профессиональные стандарты возрастной маркировки, работа библиотечных комитетов, процедуры апелляций. Когда вместо прозрачных критериев действует политический фильтр, страдают не только спорные тексты, но и академическая свобода учителей, и право учащихся на разнообразие взглядов.
Есть и педагогические последствия. Исследования читательской грамотности показывают: чем шире выбор, тем выше мотивация к чтению и критическому анализу. Ограничивая доступ к «неудобным» сюжетам, школа подменяет обсуждение табу молчанием. Это сокращает словарь для разговора о травле, насилии, дискриминации — темах, с которыми подростки сталкиваются в реальности, а не только на страницах.
Этвуд обращает внимание и на механизмы приличия. Фразы про отсутствие прыщей и физиологии — не просто шутка, а подсветка лицемерия: общество, требующее «чистоты», нередко стесняется самого факта физического существования. Отсюда — стыд вокруг сексуального просвещения, психического здоровья, менструаций, контрацепции. Вытеснение этих тем в школе не снижает рисков, а увеличивает их, ломая доверие и изолируя подростков.
Сравнение с соседними юрисдикциями показывает: волны запретов часто идут пакетом с политическими кампаниями. Темы гендерной идентичности, расовой истории, репродуктивных прав становятся мишенью одновременно. При этом масштаб проблематики в книгах — чаще всего повод к разговору, а не руководство к действию. Учителя умеют работать с контекстом, задавая рамки и предупреждения, предлагая альтернативы, организуя дискуссии и письменные рефлексии.
Что могут сделать школы и родители, чтобы снизить градус конфликтов? Несколько практик работают устойчиво:
- прозрачные критерии отбора литературы, доступные для ознакомления;
- многоуровневые рекомендации: основной список и дополнительные треки по выбору;
- опция альтернативных заданий без стигматизации учеников;
- консультации с библиотекарями и школьными психологами о возрастной уместности;
- обсуждения с привлечением местных авторов и экспертов по медиа‑грамотности.
Юридически вопрос тоже тонок. Законодательство защищает свободу выражения, но школы обязаны учитывать возрастную компетентность. Баланс возможен через процедурность: решения принимают комитеты с участием педагогов, родителей, студентов старших классов и специалистов по детскому чтению, а не кабинетные приказы. Каждое изъятие должно иметь аргументированное обоснование, срок пересмотра и возможность апелляции.
Реакция культурного сообщества на сатиру Этвуд предсказуема: одни видят в ней остроумную развенчивающую критику, другие — «высмеивание ценностей». Но сатира по определению гиперболизирует; она не оскорбляет аудиторию, а вскрывает противоречия практик. И если единственный способ защитить ценность — запретить текст о ней, значит, ценность нуждается не в запретах, а в аргументах.
Нельзя забывать, что школьные библиотеки — не полка обязательного чтения, а ресурс для самообразования. Наличие книги на полке — приглашение к выбору, а не принуждение. Подростки и их семьи вправе выбирать, что читать, а педагоги — предлагать контекст. Универсальный запрет лишает выбора всех, включая тех, кто книгу осмысленно ищет.
В долгосрочной перспективе культурный иммунитет общества формируется через столкновение с непростыми идеями. Этвуд, как и многие писатели, напоминает: свобода слова — не украшение демократии, а ее рабочий инструмент. Он бывает неудобен и шумен, но именно он позволяет мирно спорить о будущем, а не защищать его молчанием.
Поэтому короткий рассказ с «идеальными» Джоном и Мэри — не просто шутка. Это лакмус: насколько мы готовы доверять молодым людям мыслить самостоятельно и обсуждать сложное там, где безопаснее всего это делать — в классе и библиотеке. Если ответ — «не готовы», нам придется признать, что проблема не в книгах, а в нашем страхе перед разговором.
