Протесты после изъятия новорожденного у гренландской матери: спорный «тест на родительскую компетентность» вызвал бурю критики
В одном из североевропейских городов вспыхнули массовые протесты после того, как у женщины гренландского происхождения из роддома забрали новорожденного. Основанием стали результаты так называемого «теста на родительскую компетентность» — проверки, призванной оценить способность будущих родителей справляться с уходом за ребёнком. Ребёнка, по словам очевидцев и родственников, изъяли уже через час после родов. Решение социальных служб вызвало общественное возмущение и дискуссию о допустимosti подобных практик, их научной обоснованности и культурной нейтральности.
Ключевой упрёк в адрес органов опеки — непропорциональность вмешательства и поспешность. Критики подчеркивают, что в материалах дела не было указаний на прежние случаи ненадлежащего ухода за детьми. Известно лишь, что женщина в детстве пережила насилие со стороны отца — фактор, требующий психологической поддержки, но отнюдь не автоматически свидетельствующий об её «несостоятельности» как матери. Медики и психологи предупреждают: разлучение в первый час жизни — крайне тяжёлая травма для матери и младенца, потенциально вредящая формированию привязанности и грудному вскармливанию.
Особое возмущение вызвало содержание самого теста. По сообщениям участников и защитников семьи, среди вопросов встречались культурно обусловленные и даже откровенно нерелевантные: к примеру, «Из чего делают стекло?» и «Как называется большая лестница в Риме?». Эксперты по межкультурной коммуникации называют такие вопросы недопустимыми в инструментах, от которых зависит судьба семьи. По их мнению, подобные формулировки косвенно дискриминируют людей с иным языковым и культурным фоном и не имеют отношения к практическим навыкам ухода за ребёнком, таким как кормление, безопасность, распознавание признаков болезни и базовая гигиена.
На улицы вышли активисты, правозащитники и представители коренных народов, видящие в этом деле признаки системной нечувствительности к национальным меньшинствам. Они настаивают: поддерживающая система здравоохранения должна была предложить матери сопровождение — от послеродовой консультации и патронажа до психологической помощи, — а не прибегать к крайней мере изъятия ребёнка. По их словам, «тестирование» родительских качеств не может быть универсальным и одинаково валидным для всех — оно требует адаптации к языку, контексту, образованию и жизненному опыту конкретного человека.
Органы опеки, в свою очередь, ссылаются на обязанность предотвращать риск для ребёнка. Однако юристы напоминают: закон об охране детства требует, чтобы вмешательство было наименее ограничительным и строго соразмерным угрозе. Изъятие — крайняя мера, к которой прибегают при наличии немедленной и подтверждённой опасности. В данной истории, по данным адвокатов матери, такой непосредственной угрозы документально не зафиксировано, что может стать предметом судебного разбирательства.
Вопрос культурной компетентности служб — центральный в этой дискуссии. Родительские знания передаются не только через школы, но и через традиции и практики общин; одни и те же навыки могут описываться разными словами и проявляться в разных поведенческих паттернах. Если оценочные шкалы не учитывают таких различий, они рискуют путать «инаковость» с «несостоятельностью». Специалисты по социальной политике призывают пересмотреть методики оценки, исключив вопросы, не связанные с безопасностью и уходом за ребёнком, и заменив их наблюдением за реальными навыками, ролевыми ситуациями и контролируемыми визитами на дом.
Отдельного внимания заслуживает научная состоятельность подобных тестов. Психометристы подчёркивают: валидный инструмент должен измерять именно те компетенции, ради которых разработан, быть проверенным на репрезентативных выборках и показывать устойчивую воспроизводимость результатов. В противном случае риск ошибочных решений высок, а цена таких ошибок — сломанные судьбы. Из практики известно, что даже корректно валидированные тесты не должны использоваться как единственный критерий — только в сочетании с клинической оценкой, междисциплинарным консилиумом, планом поддержки семьи и обязательным пересмотром решения через короткий промежуток времени.
Психологические последствия раннего разлучения хорошо изучены. Первые сутки жизни — критический период для налаживания контакта кожа-к-коже, запуска лактации и формирования первичной привязанности. Нарушение этих процессов может повышать риск послеродовой депрессии у матери и оказывать долгосрочное влияние на регуляцию стресса у ребёнка. В сложных случаях, когда кратковременная изоляция неизбежна по медицинским показаниям, обычно организуют постепенное сближение и как можно более раннее воссоединение. Противники случившегося указывают: именно такой подход должен был стать приоритетом.
Нельзя игнорировать и социальный контекст. Сообщества коренных народов нередко сталкиваются с недоверием к государственным институтам, накопленным историческим опытом вмешательств, которые приводили к разрушению семейных связей. Любая современная политика в сфере защиты детства обязана учитывать эти травмы, строиться на партнёрстве и прозрачности, а не на «экзаменах на родительство», воспринимаемых как инструмент исключения.
Что могло бы стать альтернативой? Эксперты предлагают многоступенчатую модель: ранняя оценка потребностей семьи ещё во время беременности; обязательный патронаж акушерки и социального работника в послеродовой период; доступ к культурно адаптированной психологической помощи; обучение практическим навыкам ухода за младенцем на родном языке; совместная выработка «плана безопасности» на случай стрессовых ситуаций. Если остаются сомнения, можно использовать временную поддержку расширенной семьи или наставничество опытных нянь и медсестёр, а не немедленное изъятие.
Сейчас адвокаты матери намерены добиваться пересмотра решения, ссылаясь на несоответствие применённого теста целям и явный вред от разлучения в первые часы жизни. Общественные организации готовят обращения с требованиями независимой проверки методик, которые используют органы опеки, и введения понятных процедур апелляции, позволяющих родителям оперативно оспаривать спорные решения.
Власти, чтобы восстановить доверие, должны дать исчерпывающие ответы: какие именно критерии использовались? По какой причине невозможно было применить менее жёсткие меры? Как гарантируется отсутствие культурной предвзятости? Есть ли у семьи дорожная карта к воссоединению, если риски будут сняты? Прозрачность и регулярный внешний аудит подобных дел — единственный путь к снижению напряжения и предотвращению повторения подобных конфликтов.
Сравнение с международной практикой показывает, что в большинстве развитых стран акцент смещается от карательных мер к профилактике и поддержке: обязательные курсы для родителей, домашние визиты медсестёр, узконаправленная помощь семьям с травматическим опытом. Там, где изъятие всё же необходимо, действует принцип минимально достаточного вмешательства и чёткие сроки пересмотра решения, чтобы не закреплять разлуку без крайних оснований.
Важно также пересмотреть сам язык «родительской компетентности». Компетентность — не статичный ярлык, а диапазон навыков, которые можно развивать. Вместо вопросников сомнительной применимости стоит использовать обучающие модули и практические чек-листы: как организовать безопасный сон, как распознать обезвоживание, как реагировать на повышение температуры, как наладить кормление, как обращаться за медицинской помощью. То, что сегодня оценивается как «недостаток», завтра может быть преодолено при наличии поддержки.
Случившееся стало лакмусовой бумажкой для системы защиты детства: где проходит грань между обязанностью защищать ребёнка и обязанностью поддерживать семью? Ответ не может быть универсальным, но он точно не может опираться на вопросы о химическом составе стекла или названиях архитектурных объектов. Если государство хочет, чтобы его решения считались справедливыми, оно должно измерять то, что действительно важно для благополучия ребёнка, и давать родителям реальный шанс доказать свою состоятельность — не на бумаге, а в деле.
